Как бива , называвшаяся Гэнсё, была похищена демоном.

Расскажу о странном человеке. Расскажу о человеке, похожем на плывущее по ветру облако в пустом ночном небе. Облако появилось во тьме, мгновение, другое – а оно уже изменилось, но эти изменения можно увидеть только если пристально вглядываться. Это должно быть то же самое облако, но кто поймет, какой оно формы…
О таком вот человеке я расскажу.
Его имя – Абэ но Сэймей.
Он – онмёдзи .
Родился он, судя по всему, во времена императора Дайго в 21 году эпохи Энги, но даты его рождения и смерти не имеют никакой прямой связи с нашим повествованием. Напротив, для вящей занимательности лучше не указывать четко такие цифры, так что скроем и то, и другое.
Будем свободно вести кисть, следуя за ходом событий - именно так лучше всего рассказывать об Абэ но Сэймее.
Эпоха Хэйан. Эпоха, когда тьма оставалась тьмой. Время, когда некоторая часть людей твердо верила в существование сверхъестественных вещей. Не в далеких лесах или глубоко в горах, а в сумраке Столицы, иногда даже под одной крышей, затаив дыхание, жили вместе люди, демоны и духи. Такая была эпоха.
Онмёдзи. Мастера Инь-Янь.
Если говорить понятно, то придется назвать их даже гадателями? А можно назвать и иллюзионистами, и заклинателями, но любое из этих слов не подойдет. Онмёдзи наблюдают за связью звезд, и наблюдают за связями людей. Они занимаются геомантией – и гадают, могут убить человека с помощью заклятия, и бывает, используют иллюзии. Они глубоко проникают в невидимые глазу вещи: судьбу, мир духов, демонов и им подобное, и обладают искусством подчинять себе это сверхъестественное.
Онмёдзи - это одна из придворных должностей, и на территории Большого двора было даже построено ведомство Инь-Янь, называвшееся Онмёрё.
Сам Сэймей занимал четвертый придворный ранг.
Первый ранг – великий главный министр.
Второй ранг – правый и левый великие министры.
Третий ранг – великие министры и средние министры.
По служебному положению своему он обладал весомым голосом при дворе.
Среди «Рассказов о древности» сохранилось несколько интересных рассказов про Абэ но Сэймея. Если следовать им, то Сэймей с детских лет учился у онмёдзи Камо но Тадаюки. В ту пору Сэймей частично проявил свой особый талант в качестве онмёдзи. Похоже, он был гением.
Это случилось, когда Сэймей был еще молод. Однажды ночью его наставник Тадаюки отправился в сторону нижней столицы – так говорится в «Рассказах о древности». Нижняя столица – это южная оконечность столицы Хэйан .
Проехав из Внутреннего двора через Судзакумон, Ворота Феникса, они прошли по Большой дороге Феникса почти до ворот Расёмон, находящихся на южном краю столицы. От центра Внутреннего двора до ворот Расёмон около 8 с чем-то ри .
Тадаюки ехал в повозке. Какая была повозка – не записано, но, скорее всего, это была бычья упряжка. Зачем же ночью он ехал в нижнюю столицу – тоже, конечно, не записано, но будет уместно предположить, что он тайно ехал к своей давней любовнице.
Среди сопровождающих затесался Сэймей. Тадаюки один сидел в повозке, а остальные шли пешком. Их, включая Сэймея, должно было быть двое или трое. Человек, ведущий быка, человек с фонарем, и еще один – молодой Сэймей. Возраст не указан, но можно предположить, что Сэймею в это время было немногим больше 10 лет.
Другие сопровождающие были одеты в удобное хитатарэ - куртку и штаны из недорогой ткани, или во что-то подобное, а Сэймей, возможно, был в слегка поношенных штанах – хакама, в кимоно с короткими рукавами и босоног. Его одежда – явно чьи-то обноски. Можно, конечно сказать, что, несмотря на надетые на нем обноски, в его ясном и свежем лице и во всем его виде сквозил дух гения, но вряд ли так было. Он был красивым, с благородными чертами лица, но при этом со стороны он, несомненно, выглядел на ребенка своих лет, такого, какие есть везде. Просто временами, когда что-нибудь случалось, он, бывало, говорил необыкновенно взросло. Таким вот мальчиком он был, наверное.
Учитель Тадаюки возможно видел иногда в глубине глаз молодого Сэймея отблески необычного гения, которого нет у других. Но не более. Потому что Тадаюки заметит таящийся в Сэймее талант только благодаря событию этой ночи.
Вернемся к рассказу.
Медленно продвигается повозка, и вот уже окраина Столицы. Тадаюки крепко уснул внутри повозки.
Идущий рядом с повозкой Сэймей вдруг взглянул вперед и увидел там нечто странной формы: это идут издали в сторону повозки «неописуемо страшные демоны». Взглянул на других слуг, но они словно абсолютно слепы - не видят демонов.
Сэймей тут же открыл окошко повозки:
- Господин Тадаюки… - Разбудив спавшего Тадаюки, торопливо поведал о том, что сейчас увидел своими глазами. Проснувшийся Тадаюки высунул голову из окошка и посмотрел вперед. Действительно, виднеются приближающиеся демоны.
- Остановить повозку! - окликнул Тадаюки слуг, - Прячьтесь за повозку, затаите дыхание и не двигайтесь! Ни в коем случае не шуметь! - Тадаюки, используя искусство, сделал так, чтобы и повозка, и они сами стали не видны демонским глазам, и так переждали демонов.
С тех пор Тадаюки всегда стал оставлять рядом с собою Сэймея.
Тадаюки передал Сэймею все то, что сам знал в искусстве Инь-Янь, Онмёдо . «Словно перелил воду из вазы» - как записано в «Рассказах о древности». Та вода, что была налита в вазу по имени Камо но Тадаюки, иначе говоря, искусство Инь-Янь, Онмёдо, полностью как есть перешла в вазу по имени Абэ но Сэймей.
Говорят, что после смерти Тадаюки, Абэ но Сэймей построил свой дом севернее Большой дороги Цутимикадо и западнее дороги Ниси-но-Тоин. Если смотреть от дворца Сисиндэн, Пурпурного дворца, бывшего центром Внутреннего двора, то это будет направление на северо-восток, иначе говоря, угол Уситора, угол Тигро-быка.
Направление Уситора – называется еще «Ворота демонов», та сторона, откуда приходит зло. На северо-востоке столицы Хэйан находился храм Энрэкидзи на горе Хиэидзан, а на северо-востоке Внутреннего двора находился дом онмёдзи Абэ но Сэймея – такая двойная структура конечно не случайна.
Причина в том, что градостроительная схема, система столицы Хэйан была тесно связана с тайным убийством Фудзивара но Танэцугу, она была создана для того, чтобы охранять самого императора Камму Тэнно от мстительного духа его высочества экс-наследного принца Савара, отрешенного от престола. Именно поэтому была брошена всего через 10 лет строящаяся столица Нагаока, и начато строительство новой столицы - Хэйан.
Однако это все было до рождения Сэймея и напрямую не имеет отношения к нашему нынешнему рассказу. Вернемся к «Рассказам о древности».
Итак, Сэймей жил в доме на стороне Ворот демонов, и к нему в дом пришел один старый буддийский монах. С собой он привел двоих детей лет десяти.
- По какому делу вы изволили прийти? - спросил Сэймей.
- Я живу в стране Харима, - отвечал монах. - Имя мое– Читоку.
Назвав свое имя, старик начал рассказывать. Оказывается, он издавна хотел учиться искусству Инь-янь, Онмёдо, и если верить тому, что он слышал, самый великий на этом пути мастер, онмёдзи – это Сэймей. Поэтому, пусть хоть немного, но не мог бы Сэймей объяснить недостойному законы Инь-янь. Что-то в этом роде поведал монах по имени Читоку Сэймею.
- Ага, - слушая слова монаха, думает Сэймей, - «Сей монах – знаток нашего искусства, и пожаловал сюда испытать меня». - Сэймей заметил истинную сущность этого монаха, что монах – выдающийся знаток законов искусства Инь-янь, Онмёдо, и пришел испытывать его, Сэймея.
- Скорее всего, двое детей, которых привел с собой монах – служебные духи. Хм-хм… - улыбнулся, должно быть, в глубине сердца Сэймей.
Служебных духов называют «сикидзин» – служебные боги, или пишут еще как «сикигами» – боги церемоний, оба названия одинаково часто употребляются, а в сохранившейся и в наши дни школе Онмёдо, школе Идзанаги на острове Сикоку, зовутся они именем «сикиодзи» - «принцы церемоний». Это тип духов, обычно не видимых глазу, не очень высокого класса, мелких духов стихий. Их с помощью искусства Инь-янь используют как служебных духов, но в зависимости от способностей онмёдзи, уровень подчиненных мелких духов бывает низким или высоким.
-Ого, а он не так прост! - кивая, восхитился Сэймей, потому что служебные духи, которых использовал монах, назвавшийся Читоку, были такого уровня, что их никак не мог бы подчинить неумелый человек.
- Я почтительно принимаю Вашу просьбу. Однако сегодня у меня есть дело, которое никак нельзя отложить, так что… - Сэймей предложил монаху сейчас уйти и прийти позже, выбрав благоприятный день. Говоря все это, Сэймей спрятал обе руки внутрь рукавов и, тайно сложив знак, пропел небольшое заклятие - сю .
- Ну что же, до следующего раза. Я выберу удачный день… - сложив обе руки и приложив их к голове в знак почтительной благодарности, ушел монах. Однако Сэймей не двинулся с места. Так же, сплетя руки на груди, он стоял и смотрел на небо. Вскоре, когда можно было подумать, что он ушел уже на 1 – 2 квартала, в остававшихся открытыми воротах показался вернувшийся монах. Монах, идя по улице, заглядывал всюду, где может спрятаться человек, а так же в проходящие повозки.
Монах снова встал перед Сэймеем.
- Дело в том, что стали невидимы двое детей, которые должны были идти за мною. Не могли бы Вы мне их вернуть? - сказал монах.
- Вернуть? - сказал Сэймей, сделав вид, что ничего не понимает, - А я ничего не делал! Вы же были рядом и знаете это. Как же я, просто стоя здесь, мог спрятать двух детей?
Услышав это, монах склонился перед Сэймеем:
- Извините. На самом деле то не дети, а служебные духи, которых я использую. Я сегодня пришел, чтобы испробовать Вашу силу, но это совершенно мне не подвластно. Прошу простить меня. - Монах совершенно растерян.
- Знаешь что, меня, конечно, можно испытывать, но такими пустяками меня не обмануть! - Сэймей хитро улыбнулся, внезапно поменяв манеру речи. Бывала на его губах такая усмешка, не грубая, но и не очень то вежливая. Эти губы прошептали маленькое заклятие - сю.
И тут, сразу же, с улицы прибежали двое детей. Каждый из них нес в руках сакэ и рыбу.
- А я их послал за покупками. Побаловался. Забирай их и уходи, – так сказал дурашливо Сэймей, и интересно было бы узнать продолжение, но в «Рассказах о древности» больше ничего не написано.
А еще однажды было: Абэ но Сэймей пошел в жилище к человеку, которого звали архиепископ Канчё из Хиросавы. Там было много молодых придворных и послушников, и все они пытались о чем-нибудь завести разговор с Сэймеем. Так как все они были наслышаны о Сэймее, содержанием разговора, естественно, стало «искусство». Был и человек, который откровенно спросил:
- Говорят, ты используешь сикигами, служебных духов. А вот, например, можно ли ими убить человека?
- Изволите нагло допытываться о тайнах, касающихся моего ремесла? – нарочно сделав страшные глаза, заглянул в лицо задавшему вопрос придворному, должно быть, Сэймей. И слегка насладившись возникшим в глазах того испугом, - Нет, так просто человека убить не возможно… - улыбнувшись, успокоил придворного, и, наверное, прибавил вот так:
- Хотя, вообще-то, есть много способов…
- В таком случае, получается, что маленькое насекомое – просто, так? – спрашивает другой придворный.
- Ну… да… - когда Сэймей так ответил, на край садика прискакали пять или шесть жаб.
- Можешь убить одну из них? – спросил придворный.
- Да. Но, убивать – это одно…
- Что-нибудь не так?
- Я могу убить, но я не могу вернуть к жизни, понимаете? Бесцельное убийство - преступление.
- Ну, хоть одну!
- Я тоже хочу увидеть!
- И я!
- И я! – собираются придворные и послушники. У всех глаза сияют любопытством: не по слухам, а на самом деле насколько же, в конце концов, велико искусство Сэймея? И такие у них взгляды, что отговорится здесь Сэймей, не станет использовать «искусство», и это само по себе станет поводом для разговоров: «Этот человек вовсе не таков, как о нем говорят».
Сэймей обвел пристальным взглядом их лица, и коротко буркнув: «Вы заставляете меня совершить преступление…», - протянул правую руку. Он сжал кончиками белых пальцев один листок из свежо зеленеющей кроны плакучей ивы, свисавшей с навеса, и небрежно оторвал. Подбросив этот листок в воздух, пропел заклятие.
Ивовый листок поплыл в пространстве и легко спланировал поверх одной из жаб. Жаба, лопнув с чавкающим звуком, умерла. Мясо и внутренности разлетелись вокруг.
«Послушники все цветом побледнели и ужасом ужаснулись» - передают «Рассказы о древности».
Говорят, что Сэймей, когда в доме не было людей, использовал сикигами. Никого рядом нет, а ставни поднимаются и опускаются, ворота закрываются, хотя нет закрывающего их. Похоже, вокруг Сэймея было много разных странностей, и если полистать другие источники, то все они говорят о том, что, как и в примерах с монахом Читоку или с жабой, Сэймей просто без разбору использовал свое искусство и удивлял людей. Похоже, он наслаждался этим. В его важничанье с видом будто ничего и не было, было что-то ребяческое.
Это лишь мое воображение, но не был ли этот человек – Сэймей – где-то небрежным в исполнении дворцовой службы, не был ли он объектом разнообразных слухов? Был он, наверное, высокий, белокожий, несравненно прекрасный молодой человек с ледяными глазами, и когда он, изысканно одетый, рассеяно шагал куда-то, женщины во дворце, наблюдая за ним, перешептывались о нем. Наверняка он получил от самых высокопоставленных дам одно-два письмеца с заключенными в них призывными стихами. С вышестоящими он был корректен, хотя внезапно мог сказать и грубовато. И, может, случалось ему, забывшись, обратиться к императору: «Эй, ты!». Губы его, на которых играла утонченная улыбка, в следующий раз складывались в грубоватую ухмылку. По своей работе онмёдзи он должен был знать подоплеку людских дел, а как придворный, он должен был быть довольно хорошо образованным. Неплохо, должно быть, знал наизусть китайские стихи, имел талант стихосложения, мог играть на одном – двух инструментах, на бива или на флейте.
Мне думается, что эпоха Хэйан – это эпоха утонченной тьмы. И в этой вычурной, изящной, омерзительной тьме как облако, несомое ветром, легко и свободно струился по жизни этот человек, о котором я собираюсь далее вести рассказ.

2

Высокочтимый Минамото но Хиромаса пришел в дом Абэ но Сэймея в начале месяца Минацуки. По солнечному календарю – шестой месяц, а если говорить по современному, то это, пожалуй, будет где-то 10 июля. Сливовые дожди еще не закончились, но в этот день дождь, ливший все время, к удивлению, прекратился. Правда это не значит, что светило солнце. Все небо, от края до края, было белесым, словно затянутым тонкой бумагой.
Раннее утро. Листья деревьев и трава мокры, а воздух до дрожи прохладен. Минамото но Хиромаса идет, рассматривая изгородь дома Сэймея, тянущуюся по правую руку. Изгородь в стиле китайской династии Тан . На стене, на высоте от груди до лица – резные украшения, а сверху нависает крыша, крытая китайской серповидной черепицей. Такая изгородь напоминает буддийский храм или капище. Хиромаса одет в суйкан, простое кимоно, и обут в сапожки. Сапожки из кожи оленя. В воздухе висят бесчисленные капельки воды, мельче, чем туман, и если даже просто идти в этом воздухе, ткань суйкана впитывает водную пыль и тяжелеет.
Высокочтимый Минамото но Хиромаса – воин, на левом боку у него висит меч. На вид ему за 35. В походке и манерах есть свойственная военному человеку грубоватость, но на вид он вовсе не груб. На вид он очень аккуратен. И не весел. Нет в нем бодрости. Видимо какая-то тревога засела в его груди.
Хиромаса остановился перед воротами. Ворота распахнуты настежь, и если посмотреть внутрь, виден сад. Летние травы, заполонившие весь сад, еще мокры от ночного дождя и буйно зелены.
- Ну не заброшенный ли храм тут, а? – отразилось на лице Хиромасы.
Дикое поле – ну, может и не на столько, но похоже, что за этим садом практически не ухаживают.
И тут ноздрей Хиромасы достиг сладкий цветочный запах. Источник он сразу понял: среди трав стояло большое старое дерево – глициния, а на ветвях его цвело одно лишь соцветие.
- Да точно ли он вернулся? – пробормотал Хиромаса. Он, конечно, знал, что Сэймей – любитель оставлять траву и деревья расти, как им вздумается, но это, перед глазами, это слишком даже для него.
Когда Хиромаса перевел дух, из-за угла появилась девушка. Правда эта девушка была одета в каригину, легкое мужское кимоно, и широкие шаровары мужского фасона. Подойдя к Хиромасе, девушка легко поклонилась:
- Имею честь почтительно ожидать Вас, - сказала она Хиромасе.
- Ждала меня?
- Хозяин повелели: вскоре изволит пожаловать почтенный Хиромаса, так что встреть его и с почтением препроводи…
Хиромаса пошел следом за девушкой, размышляя: «Как же он узнал, а?». Его провели в комнату, где поверх дощатого пола лежало татами, а на татами, поджав ноги, сидел Сэймей и разглядывал Хиромасу:
- Пришел? – сказал Сэймей.
- А ты знал! – говоря это, Хиромаса уселся на такое же татами.
- Тот, кого я послал купить саке, известил меня, что Хиромаса направляется сюда.
- Саке?
- Ну, меня же некоторое время не было. Вот и захотелось выпить столичного саке. А ты, Хиромаса, ты как узнал, что я вернулся?
- Да был один, рассказал, что вчера ночью в твоем доме горел свет…
- Понятно.
- Где ты был почти месяц?
- В Коя.
- В Коя?
- Ну.
- А зачем, да так срочно?
- Было кое-что непонятное.
- Непонятное?
- Ну, или лучше сказать, было кое-что, что мне пришло в голову.
- А что именно? – спросил Хиромаса.
- Однако ж, - взглянув на Хиромасу, почесал голову Сэймей.
По этим двоим возраст не определить. Для постороннего взгляда Сэймей выглядит моложе. И не только моложе, пригожее на вид: прямой изящный нос, а губы красны, как будто впитали светлый кармин.
- Что «однако»?
- Ты – хороший человек, но тебе ведь не интересны разговоры такой направленности, нет?
- Погоди, какой такой направленности разговоры?
- Про сю, - сказал Сэймей.
- Сю?!
- Я ходил поговорить про сю.
- И о чем говорил?
- Например, о том, чем является сю.
- А разве сю не есть сю?
- Ну, да, это, в общем то так, но мне вдруг пришло в голову, чем является сю, и…
- Что-что пришло в голову? – спросил Хиромаса.
- Как тебе сказать… Вот, например, такое: не является ли сю именем?
- Что? Именем?
- Ну, не сердись, Хиромаса! Как на счет саке по старинке? – улыбнулся Сэймей.
- Я пришел не саке угощаться, но если предложишь, не откажусь.
- Ладно, давай уж… - Сэймей хлопнул в ладоши.
Тут же по коридору прошуршал шелк, и появилась девушка с изящным столиком в руках. На нем стояли кувшин, в котором, по всей видимости, было саке, и чашечки. Сначала, поставив столик перед Хиромасой, девушка ушла, но потом вернулась еще с одним столиком, который поставила перед Сэймеем. После этого девушка налила саке в чашечку Хиромасе. Принимая саке, Хиромаса разглядывал ее лицо. Хотя и она тоже была в мужском каригину и шароварах, но это была другая девушка, не та, что выходила прежде. Ей действительно было только-только 20, и пухлые губы, и белая шея словно аромат источали очарование.
- Что с тобой? – спросил Сэймей разглядывающего девушку Хиромасу.
- Она – другая. Не та, не первая, - сказал Хиромаса, а девушка с улыбкой склонила голову. Затем она налила саке в чашечку Сэймею.
- Она – человек? – спросил Хиромаса. Он хотел спросить, сикигами ли эта девушка, служебный дух, которыми управляет Сэймей, или нет.
- Проверишь? – сказал Сэймей.
- Проверять?
- Пошлем-ка ее тайно в твой дом сегодня ночью?
- Не смейся! Дурак, - сказал Хиромаса.
- Итак…
- Да, - и оба осушили чашечки. В опустевшие чашечки девушка налила саке. Глядя на нее, Хиромаса пробурчал:
- К тебе когда ни придешь, никогда ничего не понятно… - и вздохнул.
- Что тебе не понятно?
- Да я подумал: сколько же, в конце концов, людей в этом доме? Как ни придешь, все новые лица…
- Да ладно, не все ли равно? – ответив, Сэймей протянул палочки к лежавшей на тарелке жареной с солью рыбе.
- Форель?
- Утром приходили продавать, и я купил. Форель из реки Камогава .
Это была довольно крупная, взрослая форель. И если, зацепив палочками, разломить ее толстую тушку, то от разлома поднимается пар.
Дверь сбоку открыта, виднеется сад.
Девушка ушла, и это словно послужило Хиромасе сигналом вернуться к разговору.
- Так продолжение... Там про сю было.
- Ну что же, - подал голос Сэймей, попивая саке.
- Не выпендривайся!
- Хорошо. Вот например: что есть самое короткое сю в этом мире?
- Самое короткое сю? – и задумавшись буквально на секунду, - Нет, ты меня не заставляй думать, Сэймей! Ты объясни!
- Хм, ладно. Самое короткое сю в этом мире – имя.
- Имя?
- Угу, - кивнул Сэймей.
- Твое «Сэймей» и мое «Хиромаса» - наши имена?
- Именно! И «гора», и «море», и «дерево», и «трава», и «насекомые» - и такие имена тоже - одно из сю. Вот так вот.
- Не пойму…
- Сю – это ведь, в сущности, то, что связывает вещи.
- ?
- То, что связывает фундаментальное состояние вещей – имя!
- …
- Предположим, что в этом мире была бы вещь, которой не было бы дано имя. Эта вещь была бы ничем. Наверное, можно было бы сказать даже, что она не существует.
- Ты говоришь какие-то заумные вещи.
- Например, твое имя «Хиромаса». И ты, и я – оба люди, но ты – человек под сю «Хиромаса», а я – под сю «Сэймей». Вот так получается.
Но у Хиромасы на лице – несогласие:
- То есть, если у меня нет имени, то человека, который я, в этом мире нет, так что ли?
- Нет, ты есть. А вот Хиромаса исчезнет.
- Хиромаса – это я. Если исчезнет Хиромаса, то и я исчезну, разве не так?
Не утверждая, но и не отрицая, Сэймей слегка покачал головой.
- Есть вещи, не видимые глазу. И даже эти невидимые глазу вещи можно связать с помощью имени, которое есть сю.
- Да?
- Мужчина думает о женщине: «возлюбленная». Женщина думает о мужчине: «возлюбленный». Если этим чувствам дать имя, связав, будет - «любовь».
- Д-да? – но хоть Хиромаса и кивает, видно, что он все же пока не совсем понимает. - Однако ж, если не придумывать имя «любовь», мужчина будет думать о женщине: «возлюбленная», а женщина думать о мужчине: «возлюбленный»… - сказал Хиромаса.
- Само собой! – просто ответил Сэймей, - То и это – разные вещи, - и поднес ко рту саке.
- Все еще не понимаю.
- Ну, давай попробую сказать по другому.
- Ага.
- Посмотри на сад! – Сэймей указал пальцем на видневшийся сбоку сад, тот самый, где была глициния. - Там есть глициния?
- Ну, есть.
- Я дал ей имя Мицумуси.
- Имя?
- В смысле, заколдовал, наложил сю.
- И что из этого?
- Она просто ждала моего возвращения.
- Чего-чего?
- Цветок ведь еще цветет…
- Слушай, а ты проще выражаться не умеешь? - сказал Хиромаса.
- Ну что, похоже, я должен объяснять на мужчинах и женщинах, да? – сказав так, Сэймей посмотрел на Хиромасу.
- Объясняй! – сказал Хиромаса.
- Допустим, что у тебя есть женщина, в которую ты влюблен. И вот, с помощью сю, ты можешь этой женщине подарить с неба луну.
- Научи!
- Укажи на луну пальцем и скажи только: «Любезная девица, давай я подарю тебе эту луну!»
- Что?!
- И если девица ответит да, то тут луна станет ее.
- И это сю?
- Это станет основой сю.
- Совершенно не понимаю.
- Да можешь и не понимать. Даже бонзы из Коя, и те намереваются одним святым словом наложить сю на все - заколдовать весь этот мир.
Естественно у Хиромасы изумленье на лице:
- Слушай, Сэймей, ты что же, целый месяц с бонзами в Коя только про это и говорил?
- В общем, да. И не месяц, а всего то 20 дней.
- Сю не понимаю! – и Хиромаса отправил в рот саке.
- Слушай, а пока меня не было, что-нибудь интересное происходило, а? – спросил Сэймей.
- Ну, может тебе это не интересно, но 10 дней назад умер Тадами.
- Мибуно Тадами, который «полюбишь»?
- Да, да. Ослабев от истощения…
- Так ничего и не съев?
- Это все равно, что голодная смерть, - ответил Хиромаса.
- Это было в третьем месяце, в Яёй, да?
- Да.
То, о чем они кивали друг другу – состязание в стихах, проходившее в марте при дворе, во дворце Сэйрёдэн – дворце Чистой прохлады. Состязание в стихах – это когда делят поэтов на право и лево, а затем составляют по парам справа и слева стихи, сочиненные на заданную тему и выбирают, который из пары стих лучше, а который хуже. «Полюбишь», про которое сказал Сэймей, это начало стиха, сочиненного в тот раз Мибуно Тадами. Стих Тадами:

Полюбишь меня,
мне ж имя не время
пока говорить тебе:
Когда мало знаешь, тут
начинаются чувства.

В тот раз с Тадами сражался Тайра но Канэмори. Стих Канэмори:

«Прокрадусь тайком!» –
появилось на лице.
О, моя любовь!
Я думаю о тебе.
Никто не усомнится.

Разбиравший достоинства двух стихов и выносивший решение Фудзивара но Санэёри оказался в затруднении, а видевший все это император Мураками тихо прошептал одними губами стихи. Это было «Прокрадусь». И как только Фудзивара но Санэёри провозгласил победу Канэмори, «О горе!» - вскричал тонким голосом Тадами и побледнел. Все это долго было темой пересудов во дворце.
С того дня Тадами потерял аппетит, и все время лежал вниз лицом на полу в своем доме.
- Говорят, под конец, он умирал, грызя собственный язык.
Тадами пытался есть, но в пустую: пища не проходила внутрь.
- Выглядел он мягким, а нутро то было страшно злопамятного человека… - пробормотал Сэймей.
- А мне не верится! Из-за проигрыша стиха перестать есть! – с чувством сказав так, Хиромаса выпил саке. Уже наливали себе сами. Хиромаса посмотрел на Сэймея, наполняя сам опустевшую чашечку, и сказал:
- Говорят, является он!
- Является?
- Неупокоенный дух Тадами во дворце Сэйрёдэн.
- Хм… - Сэймей улыбнулся уголками губ.
- Ночные дежурные, несколько человек, говорят, что видели: ночью Тадами с синим лицом медленно идет сквозь шелковые нити дождя от дворца Сэйрёдэн ко дворцу Сисиндэн, бормоча: «полюбишь…».
- Как интересно…
- Не веселись, Сэймей. Это ж дело последних 10 дней. Если достигнет ушей императора, он испугается, начнет говорить о смене места пребывания…… - глядя на Хиромасу, говорящего это с неожиданно серьезным лицом, Сэймей согласно кивал.
- Ну и что там у тебя, Хиромаса? – вдруг сказал Сэймей.
- Что?
- Давай уж, говори! У тебя ж ко мне был какой-то разговор?
- А ты понял?
- У тебя на лице это написано. Потому что ты – хороший человек, - Сэймей говорил слегка подшучивая, но Хиромаса серьезен.
- Знаешь, Сэймей, - он заговорил другим тоном, - пять дней назад, вечером, было украдено Гэнсё, которое очень берег император.
- Неужели? – Сэймей с чашечкой в руках подался вперед.
Гэнсё – Видение – это имя бива. Музыкальным инструментам, особенно знаменитым, давали постоянные имена. Раньше эта бива была тайным сокровищем императора Дайго. Она была привезена из империи Тан и «обладала верхней декой из палисандра», как записано в «Учетных записях старых инструментов».
- Кто, когда, как украл – не понятно.
-Ах, какое затруднение! – сказал Сэймей, а на лице у него было написано, что ему-то ну ни чуточки не затруднительно. Он всегда перед Хиромасой как-то само собою открывал свое истинное лицо.
- Вот. А позавчера вечером я слышал звук Гэнсё.

3

В тот вечер, когда его ушей достиг звук Гэнсё, Хиромаса дежурил во дворце Сейрёдэн. События того времени, конечно же, записаны в «Рассказах о древности».
«Муж сей (Хиромаса) – выдающийся музыкант, и глубоко был опечален утратой Гэнсё, а после того, как все успокоились, во дворце Сэйрёдэн Хиромаса услышал доносящийся откуда-то с юга звук – некто играл на Гэнсё». Он открыл глаза, прислушался получше – и действительно, это был звук Гэнсё, который он хорошо помнил.
Хиромаса подумал, что это неупокоенный дух Мибуно Тадами от ненависти к императору Мураками из-за состязания в стихах выкрал Гэнсё и играет на ней где-то к югу от Судзакумон, Ворот Феникса. А еще он подумал, что это шум в ушах, но, прислушавшись, понял: нет, это слышится бива, и звук этот, без сомнения, принадлежит Гэнсё. Хиромаса был «выдающийся музыкант». Он не мог ошибиться.
Запутавшись в сомнениях, Хиромаса никому не сказал ни слова. Он взял с собой в сопровождающие только мальчика-пажа, и как был, в одном простом кимоно, шароварах и башмаках вышел из караульной комнаты у сторожевых ворот и направился к югу. Он вышел из Ворот Феникса, а звук бива слышится все еще где-то впереди. И тогда Хиромаса пошел по Большой дороге Феникса к югу: ведь если звук идет не от ворот Судзакумон, так может от каланчи, что дальше на юг? И это ни как не дух Тадами – если судить по звуку, похититель играет на бива, взобравшись вверх , на каланчу.
Однако когда Хиромаса пришел к каланче, он понял, что бива слышится еще дальше с юга. И еще – звук такой же, как и во дворце Сэйрёдэн. Странно. Невозможно представить, чтобы это играл живой человек.
Сопровождающий паж был бледен от страха.
Двигаясь все дальше на юг, они дошли до ворот Расёмон. Это самые большие ворота в Японии – величиной в 9 ма и 7 сяку , они чернели тяжелой громадой в темном небе.
Незаметно вокруг сгустился мелкий как туман дождь. Звук бива доносился сверху. Очень темно. В круге огня, который держит в руке паж, снизу видно Расёмон, под которым они стоят, но уже второй этаж растворяется во тьме, и ничего не разобрать. И в этой тьме пронзительно звенит бива.
- Уйдем! – говорит паж, но Хиромаса – прямой человек. Он пришел сюда, и не может просто так уйти.
Но как же прекрасна была музыка бива! Это была мелодия, которую Хиромаса раньше никогда не слышал, и ее звук глубоко проник в сердце Хиромасы.
Льются звуки. Играет бива. Грустная и прекрасная мелодия. До боли…
- Вот ведь же! – подумал Хиромаса, - Есть еще в этом мире тайные мелодии…
Всего-то в августе прошлого года Хиромасе довелось услышать тайную мелодию Рюсэн Такубоку, услышать в исполнении слепого монаха по имени Сэмимару. Чтобы услышать ее, он ждал 3 года.
Дело было так. В то время на заставе в Осаке жил, построив себе келью, некий слепой монах. Раньше он был слугой у министра Сикибу. Этот монах и был Сэмимару. По слухам, мастер бива, а еще, говорили, знал даже тайную мелодию Рюсэн Такубоку, которую никто больше не играет сейчас. Хиромаса и сам владел бива и флейтой, поэтому, когда его ушей достигли такие слухи, он не мог найти себе места, так хотел послушать музицирование этого монаха.
И Хиромаса отправил в Осаку к Сэмимару человека со словами: «Почто живешь в непредставимом месте! Пожалуй жить в Столицу!». И вот, монаху передали: «Зачем же вы живете в таком месте, о котором нельзя и помыслить без сожаления? Не хотите ли приехать и жить в Столице?», а Сэмимару, вместо ответа тронул струны бива и сложил стих:

Вот он, этот мир.
Проведи свои дни ты
Здесь ли, вдали ли –
неразличимы они:
что дворцы, что хибара…

«Как же жить в этом мире? Что прекрасный дворец, что хибара – разве мы не потеряем их однажды?» - такого рода смысл вложил монах в музыку своей бива. Услышав это, Хиромаса еще больше восхитился: «Воистину, это человек со вкусом!» - и во что бы то ни стало возжелал услышать, как Сэмимару играет на бива.
- Сэмимару не вечен. И сам я не знаю, когда умру. А если Сэмимару умрет, с ним из этого мира уйдет мелодия Рюсэн Такубоку. Как бы я ее хотел услышать! И не только ее, все, что угодно, услышать! Во что бы то ни стало! – так задумался Хиромаса, - Однако, нельзя же прийти и попросить: «Сыграй, пожалуйста!». Монах не будет чувствовать расположения, и даже если и сыграет, будет ли это мелодия от сердца – это еще вопрос. Вот бы услышать, как монах играет по велению сердца, так, как ему хочется…
Хиромаса – прямой человек. С того вечера, как он подумал об этом, так каждую ночь стал ходить к дому старого монаха. Спрятавшись возле кельи Сэмимару, он каждую ночь от всего сердца надеялся: «Может быть сегодня ночью он сыграет? Может быть сегодня?» - и так три года. Конечно, вряд ли он ходил в те дни, когда у него было дежурство во дворце, но и без того рвение его было велико.
- Ну, уж в эту то ночь, когда так красива луна, он сыграет! А может этот вечер, когда так громко плачут цикады, подходит для Рюсэн? – каждый вечер стучала надежда в сердце Хиромасы, каждый вечер он ждал: «Сегодня!»
И вот, третий год, пятнадцатая ночь августа. Месяц затянут неясной дымкой, и дует слабый ветерок. Вдруг послышалась мелодия. Это была та самая мелодия Рюсэн, лишь часть которой когда-то слышал Хиромаса. Сегодня он наслушался всласть.
В неверном свете месяца играл на бива старый монах, и, вкладывая всю душу, сложил стих:

Бушует буря
у осакской заставы.
Как она сильна!
Здесь совершенно один
я провожу эту ночь.

«Услышав это, Хиромаса пролил слезу и подумал: «Как грустно!»» - так записано в «Рассказах о древности».
А старый монах добавил еще:
- Ах, какая полная смысла ночь! Нет ли, кроме меня, в этом мире человека, чувствующего смысл этой ночи? Не придет ли сегодня кто-нибудь, знающий толк в бива? Как хотел бы я провести вечер за разговором…
Когда эти слова коснулись ушей Хиромасы, он, не раздумывая, сделал шаг вперед:
- Такой человек здесь есть! – радость, волнение, раскрасневшееся лицо, и при этом старание соблюдать все приличия – таким предстал перед монахом этот прямой человек.
- Кто Вы?
- Вы, наверное, не помните меня. Я – Хиромаса, тот, кто некогда послал к Вам человека, приглашая жить в столицу.
- Ах, тогда! – Сэмимару помнил Хиромасу.
- Это Вы сейчас Рюсэн играли? – сказал Хиромаса.
- Конечно. Вы узнали? – в голосе Сэмимару смешались удивление и радость, и, услышав это, Хиромаса почувствовал себя на седьмом небе. В тот вечер старый монах, исполняя желание Хиромасы, играл для него тайную мелодию Такубоку.
Слушая разносящиеся с ворот Расёмон звуки бива, Хиромаса вспоминал события того вечера. То, что он слышал сейчас, превосходило Рюсэн Такубоку. Это было музыкальное произведение со странной мелодией, бесконечно печальное. Хиромасу охватило необычайное восхищение.
Он долго слушал доносящиеся из тьмы над головой звуки бива, и, наконец, позвал:
- Кто играет на бива на воротах Расёмон? Этот звук – Гэнсё, что прошлым вечером исчезла из дворца. Я услышал этот звук из дворца Сэйрёдэн и пришел за ним сюда. Эту бива очень ценит император… - и как только Хиромаса это сказал, звук бива резко прервался, исчезло и чувство чего-то шевелящегося наверху. А огонь в руках пажа – потух.

4

- Ну, и я вернулся домой, - сказал Хиромаса Сэймею. - Паж трясся и плакал, и чтоб зажечь огонь ему потребовалось много времени.
- И это было позавчера вечером?
- Да.
- А вчера вечером?
- Вчера вечером снова послышался звук бива.
- Пошел?
- Пошел. На этот раз один.
- Расёмон?
- Да. Пошел я один. Некоторое время слушал бива. Так человек точно играть не может. А когда я его позвал, знаешь, бива снова умолкла. Снова огонь потух. Но на этот раз я подготовился, и сразу же зажег новый. И полез наверх.
- Полез? На Расёмон?
- Именно.
Он был очень смелым человеком, этот Хиромаса. На верху не полумрак, полная темнота. Да окажись там все-таки человек, и то, ударь он внезапно сверху по взбирающемуся Хиромасе, и ничто не спасет.
- А потом не стал, - сказал Хиромаса.
- Не стал взбираться?
- Да. Когда я добрался до середины, раздался голос…
- Голос?
- То ли голос, то ли нет. Вой, человеческий или звериный. Страшный! – сказал Хиромаса. – Я ведь взбирался, задрав голову вверх, вглядываясь в темноту там, наверху. Ну и вдруг, сверху мне на лицо что-то упало.
- Что?
- Я когда вниз спустился, рассмотрел: сгнивший человеческий глаз. Наверное, выкопали из какой-то могилы. Потому и расхотелось лезть наверх, - сказал Хиромаса. - Да и не было смысла: ну взобрался бы я, а Гэнсё бы сломалось, и что?
- Так, ладно, а ко мне какое дело? – спросил Сэймей.
Уже давно кончились и саке, и форель.
- Сегодня ночью пойдем со мной.
- Ты снова пойдешь?
- Пойду.
- Император знают?
- Нет, пока. Знаю только я один. Пажу я накрепко приказал молчать.
- Хм.
- Там, на Расёмон, не человек, - сказал Хиромаса.
- А если не человек, то что?
- Не знаю. Может, демон! Как бы там ни было, если не человек, то это работа для Сэймея.
- В этом все дело?
- Вернуть Гэнсё – это да, конечно… Но, есть и еще одно. Я хочу еще раз эту бива послушать, понимаешь?…
- Ладно, пойдем.
- Да!
- А за это, можно одну вещь?
- Какую?
- Возьмем саке.
- Саке?
- А мне тоже захотелось послушать эту бива, и выпить под музыку саке! – Сэймей сказал это, Хиромаса молча вгляделся в лицо Сэймея и пробурчал:
- Ладно.
- Пойдем.
- Пойдем.
Так и получилось.

5

В этот вечер под ветвями сакуры, что перед крыльцом дворца Сисиндэн, собрались трое. Сэймей появился с небольшим опозданием. Он был небрежно закутан в белое каригину, а из его левой руки свешивался обвязанный веревкой большой кувшин. В правой руке он нес светильник, но так и не зажег его по дороге сюда. На ногах его были короткие сапожки из черной кожи.
Под сакурой уже стоял Хиромаса. Он был одет как на войну: официальное черное воинское облачение – сокутай и шапочка с закрученной лентой на голове. На левому боку - большой изогнутый меч, а в правой руке он сжимал лук. Стрелы висели на спине.
- Эй, привет! – позвал Сэймей.
- Здорòво, - ответил Хиромаса.
Рядом с Хиромасой стоял щуплый человечек в одежде монаха. На спине у него висела бива, обвязанная веревкой.
- А это – Сэмимару, - представил Сэймею монаха Хиромаса.
Сэмимару, слегка согнув ноги в коленях, поклонился:
- Это Вы – господин Сэймей?
- Да. Я – Абэ но Сэймей из Ведомства Инь-янь, Онмёрё, - Сэймей заговорил вежливо, и держался почтительно. – Я имел честь слышать о Вас, почтенный Сэмимару, от Хиромасы, - сейчас и манера говорить была у Сэймея значительно изысканнее, чем когда они были просто вдвоем с Хиромасой.
- Я тоже слышал о Вас, господин Сэймей, от господина Хиромасы, - маленький монах склонил голову на тонюсенькой как у цапли шее.
- Когда я рассказал господину Сэмимару о слышащихся в ночи звуках бива, он изволил пожелать всенепременнейше самому послушать, - сказал Хиромаса.
Сэймей, оглядев Хиромасу, сказал:
- А ты каждую ночь в таком виде ходишь?
- Не, не… Просто сегодня вы еще, ну и… Если бы я был один, я не стал так уж… - пока Хиромаса говорил, со стороны дворца Сэйрёдэн послышался низкий мужской голос. Сиплый и мрачный.
- Полюбишь меня… - печально бормотал голос. Он приближался, и в ночи появилась, обогнув западный угол дворца Сисиндэн, белая тихая фигура. Холодный ночной воздух был полон как туманом каплями дождя, тонкими, словно шелковые нити, и человеческая фигура походила на сгусток мороси, вьющейся в воздухе, не падая на землю.
- Мне же имя не время пока говорить тебе… - рассеяно прошел под мандариновым деревом. Белое лицо смотрит в никуда. Изящная шапочка, украшенный меч на боку, а шлейф накидки парадного белого одеяния волочится по земле.
- Господин Тадами? – прошептал Сэймей.
- Сэймей, - взглянул Хиромаса на Сэймея.
- И вот по такой дурацкой причине тоже начинают являться. Оставим его, - Сэймей вовсе не имел желания сделать с духом что-либо методами искусства Инь-янь.
- Когда мало знаешь, тут начинаются чувства… - Перед дворцом Сисиндэн исчез. Голос, закончив стих, испарился, как дрожащий от зноя воздух тает в небе.
- Какой был печальный голос… - прошептал Сэмимару.
- И это ведь тоже был демон, - сказал Сэймей.
Звук бива послышался через некоторое время после этого.
Сэймей коротко хлопнул в ладоши, и тут из темноты тихо-тихо выступила женская фигура. Прекрасная женщина, с ног до головы завернутая в каракоромо - верхнюю накидку со шлейфом поверх двенадцатислойного кимоно. Подтягивая за собой шлейф, она вступила в круг света от огня в руках Хиромасы. Весь пышный шелк был одного цвета – цвета лиловой глицинии. Женщина остановилась перед Сэймеем. Белые маленькие веки ее были прикрыты.
- Мицумуси проводит нас, - сказал Сэймей. Женщина приняла из его рук фонарь своими белыми руками. Раз – и уже горит огонь.
- Мицумуси? – произнес Хиромаса, - Это же… Это же имя, которое ты дал старой глицинии? – Хиромаса вспомнил одно соцветие глицинии, которое цвело утром в саду Сэймея, и ее сладкий запах. Нет, не только вспомнил. Этот запах исходил и от стоящей перед ним женщины, и струился в ночном воздухе, достигая ноздрей Хиромасы.
- Сикигами? – спросил Хиромаса, а Сэймей с легкой улыбкой прошептал: «Сю!» Хиромаса посмотрел ему в лицо и сказал со вздохом:
- Какой же ты странный человек… во всем…
Хиромаса посмотрел Сэймея, который отдал фонарь женщине, потом перевел глаза на огонь в своих руках. Сэмимару тоже был без огня, фонарь держал только Хиромаса.
- Что, огонь только мне нужен?
- Я слеп, поэтому мне одинаковы утро и вечер, с вашего позволения, - тихо произнес Сэмимару.
Повернувшись спиной в накидке цвета лиловой глицинии, Мицумуси тихо пошла сквозь висящий как туман в воздухе дождь.
Звенели струны бива.
- Пойдемте-ка, - сказал Сэймей.

6

В тихом холодном ночном воздухе идет Сэймей. В его руке висит кувшин. Иногда он подносит кувшин к губам и пьет саке. Похоже, он наслаждается этой ночью и очарованием музыки бива.
- Хиромаса, выпьешь? – сказал Сэймей.
- Не хочу! – вначале отказался Хиромаса, но когда Сэймей подшутил над ним, что, дескать, он боится опьянеть и не попасть стрелами в цель, стал пить.
А в очаровании бива была печаль.
Сэмимару с самого начала шел молча, обратив свой слух к музыке и наслаждаясь ею.
- Первый раз слышу эту мелодию. Но сколь же она печальна! – коротко прошептал Сэмимару.
- Грудь стискивает… - сказал Хиромаса, пристраивая лук на плечо.
- Это, наверное, чужестранная мелодия! – сказал Сэймей, поднося ко рту саке.
В темноте на ветках деревьев дремали сочные листья, и запах зелени наполнял ночной воздух.
Они пришли к воротам Расёмон. С ворот, сверху, действительно слышатся звуки бива, и они трое в молчании некоторое время слушали музыку. Пока слушали, стало понятно, что мелодии сменяются. На которой-то по счету мелодии Сэмимару пробормотал:
- А вот эту мелодию я имею честь немного помнить…
- Что!? – Хиромаса посмотрел на Сэмимару.
- Была мелодия когда-то, которую покойный господин министр Сикибу изволили однажды сыграть мне, и объяснили, что об этой мелодии не известно даже названия. Думаю, она была вот такой, - Сэмимару отвязал со спины бива и взял ее в руки. Он заиграл, подстраиваясь под льющийся с Расёмон звук. Звон двух инструментов начал переплетаться. Вначале игра на бива Сэмимару была немного неуверенной, но, то ли звук бива Сэмимару был услышан, только с крыши Расёмон стала повторяться одна и та же мелодия. И с каждым повторением из пальцев Сэмимару уходила неуверенность, и наконец звук его бива стал практически таким же, как тот, что прилетал с крыши Расёмон.
Изумительный звук.
Гармоничные звуки двух инструментов, тая друг в друге, разносились в ночи. От них тело покрывалось гусиной кожей. Сэмимару, увлеченно прикрыв слепые глаза, извлекал из бива звуки, словно преследовал что-то поднимающееся внутри него волной. На его лице светилось счастье.
- Я – счастливец, Сэймей! – прошептал Хиромаса со слезами на глазах, - разве думал я, что человеческие уши могут услышать такую музыку!
Бива играли, и их звон поднимался в темное небо. Послышался голос. Низкий, словно звериный. Сначала он тихонько вплетался в звуки бива, и постепенно нарастал. Голос слышится с ворот Расёмон. Некто на Расёмон рыдает, играя на бива. Незаметно обе бива смолкли, и остался только этот рыдающий с завываниями голос. А Сэмимару обратил свои слепые глаза к небу, словно провожал улетающие в пространство отзвуки музыки.
К рыданиям начал примешиваться голос. Слова были на чужеземном языке.
- Слова то не китайские… - сказал Сэймей, и, послушав некоторое время, шепнул, - Язык страны Небесного бамбука.
Небесный бамбук – иначе говоря, Индия.
- Ты понимаешь, что ли? – спросил Хиромаса.
- Немного… - Сэймей ответил, и добавил еще:
- У меня среди бонз знакомых много, ну и…
- А что он говорит? – после вопроса Хиромасы Сэймей недолго прислушивался к голосу:
- Говорит: «Горе!», а еще говорит: «Радость!». Вот, а еще, похоже, зовет по имени какую-то женщину.
Язык страны Небесного бамбука – иначе говоря, древнеиндийский язык санскрит, брахманский язык. Буддийские сутры изначально были записаны этим языком, а появившиеся в Китае буддийские свитки были в большинстве своем записаны иероглифами, подобранными по звучанию.
В эпоху Хэйан было несколько человек, говорящих на языке брахманов, были в хэйанской Японии и настоящие индусы.
- Женское имя?
- Говорит: «Суриа».
- «Суриа»?
- Сýриа, а может Сурия, - Сэймей с выражением печали на лице взглянул вверх на Расёмон. Светом освещено лишь немного, а наверху плотно угнездилась тьма. Ко второму этажу этих темных ворот тихим голосом обратился Сэймей. На чужеземном языке.
Мгновенно прекратились рыдания.
- Что ты сказал?
- «Ты хорошо играл на бива», - сказал Сэймей, и уже над головами разносится низкий голос:
- Кто ты, играющий музыку моей страны и говорящий на языке моей страны? – легкий акцент есть, но японский чистый, правильный.
- Мы живем в этой столице, - сказал Хиромаса.
- А ваши имена? – спросил голос.
- Минамото но Хиромаса, - сказал Хиромаса.
- Минамото но Хиромаса. Тот, кто приходил сюда два вечера подряд? – сказал голос.
- Да, - ответил Хиромаса.
- Сэмимару я, - сказал Сэмимару.
- Сэмимару. Это ты сейчас играл на бива? – спросил голос, и Сэмимару вместо ответа заставил зазвенеть струны.
- Я – Масанари, - сказал Сэймей, и Хиромаса с изумлением на него посмотрел. «Зачем ты говоришь неправильное имя?» - было написано на его лице. Сэймей смотрел вверх на Расёмон, его лицо ничего не выражало.
- А еще один… - заговорил и прервался голос, - А! Это не человек, не так ли? – буркнул.
- Извольте видеть, - сказал Сэймей.
- Дух? – пробормотал голос, и Сэймей кивнул. Похоже, сверху было хорошо видно все, что внизу.
- А у Вас имя то есть? – спросил Сэймей.
- Кандата, - коротко ответил голос.
- Чужеземное имя?
- Да. Я родился в земле, которую вы зовете Страной Небесного бамбука.
- Уже давно не принадлежишь этому миру?
- Да, - ответил Кандата.
- Положение?
- Я – странствующий музыкант. Вообще то, я родился сыном наложницы раджи одной маленькой страны, но ее разрушила война с соседним государством, и я оставил родину. С детства более военного искусства меня интересовала музыка, и в возрасте 10 лет я уже вполне владел музыкальными инструментами. Лучше же всего у меня получалось играть на пятиструнных круглых гуслях - гэккин… - в голосе появились ностальгические нотки. - Путешествуя как перекати-поле с одними только гуслями, я добрался до Империи Тан и там провел долгие годы – дольше, чем где бы то ни было. А в эту страну я прибыл более 150 лет назад. Я приплыл на корабле проповедника Кукая.
- Ну надо же!
- Умер я 128 лет назад. В местечке неподалеку от храма Хокадзи в Столице Хэйан я делал бива и другие инструменты, но однажды ночью в дом проник вор. Этот разбойник перерезал мне горло, и я умер. Вот так все и было, с вашего позволения.
- И почему же ты стал таким, как сейчас?
- Я так хотел перед смертью еще раз увидеть своими глазами родину! Мне было жаль себя, изгнанника, который должен умереть в чужой земле. Наверное, эти мысли не дали мне уйти в нирвану…
- Действительно, - кивнул Сэймей, и позвал, - Однако ж, Кандата!
- Да? – ответил голос.
- Почему ты украл эту бива по имени Гэнсё?
- Почтительно отвечу правду: эту бива сделал я в то время, когда проживал в пределах Империи Тан, - тихим был, низким голос. Сэймей сильно выдохнул:
- Вот оно как было!
- Странная судьба, с вашего позволения, господин Масанари, - сказал голос. Он позвал по ложному имени, которое чуть ранее сказал Сэймей. Однако Сэймей не ответил.
- Господин Масанари, - еще раз сказал голос. Хиромаса посмотрел на Сэймея, Сэймей смотрел в темноту над воротами, и на его алых губах играла улыбка.
И тут Хиромасе пришла в голову мысль:
- Гэнсё может быть раньше и была Вашей, но сейчас она наша. Не можете ли Вы ее вернуть? – сказал Хиромаса, взглянув вверх.
- Вернуть то легко, но... – коротко сказал голос. Потом, после паузы, - Но, взамен, позволено ли мне будет высказать нижайшую просьбу?
- Чего?
- Это столь стыдное дело… Во дворце, куда я тайно прокрался, мне в сердце запала одна придворная дама…
- Что за!
- В 16 лет я взял за себя жену. А во дворце изволит быть придворная дама, что на одно лицо с моей женой…
- …
- Вообще же, если дозволите рассказать, началось все с того, что я ночь за ночью прокрадывался во дворец увидеть эту даму, и однажды нашел Гэнсё... Возможно, придворную даму насильно можно сделать своею, но, увы, я этого не могу. Поэтому я похитил Гэнсё, и, воскрешая в памяти прошлое, воскрешал свою жену Сýрию и успокаивал сердце игрою на бива…
- И?
- Поведайте все той женщине, приведите ее ко мне, прошу вас. Пусть лишь только на одну ночь. Позвольте на одну ночь связь с нею. После этого, утром, я верну даму, а сам я немедленно отсюда исчезну… - сказав так, владелец голоса некоторое время горько плакал.
- Понятно. - Это ответил Хиромаса. – Вернусь, и почтительно доложу об этом деле Императору, и если он склонит свой слух к подобной просьбе, то завтра вечером в это же время я приведу на это место женщину.
- Премного Вам благодарен.
- Так, а приметы женщины?
- Белокожая. На лице – родинка. Имя ее – Тамагуса. Такая вот дама, с вашего позволения.
- Если твоя просьба исполнима, завтра днем я воткну эту стрелу сюда. Если не выполнима, воткну стрелу, окрашенную в черный цвет, хорошо?
- Будьте так любезны, - ответил голос.
- Эй, там! – внезапно обратился к верху ворот молчавший до сих пор Сэймей, - А ты не сыграешь нам еще на бива, а?
- На бива…
- Ага.
- О, конечно же! С превеликой радостью. О, если бы это было раньше, я бы спустился вниз и имел бы честь почтительно сыграть для Вас, но, имея причиною страшное мое нынешнее обличье, позвольте мне сыграть Вам, оставаясь здесь, на обзорной площадке, - сказал голос.
И зазвенела бива. Нота за нотой, звук оставался в воздухе, словно нити паутины, не исчезая. Он был еще прекраснее, чем раньше.
Стоявшая до сих пор неподвижно Мицумуси, мягко склонившись, поставила светильник на землю. Встала. Раз – и в ночной воздух вознеслись ее белые руки, раскрылись, обнимая небо. Она начала танцевать под звуки бива.
- О!… - издал с придыханием восхищенный возглас Хиромаса.
Закончились танец и музыка, и сверху раздался голос:
- Прекрасный танец. А я почтительно прошу об окончании на сем сегодняшнего вечера, и позвольте мне на всякий случай показать вам мою силу.
- На всякий случай?
- Это, с вашего позволения, для того, чтобы вы завтра не изволили делать глупости… - голос еще не закончил говорить, как с Расёмон, со второго этажа на Мицумуси упала зеленая молния. В мгновение, когда ее охватило сияние, на лице Мицумуси отразилось страдание, красные губы открылись, и когда уже должны были показаться белые зубы, и сияние, и сама Мицумуси исчезли. Лишь что-то легко взвилось в круге света от поставленного вниз огня, и упало на землю. Сэймей подошел и поднял – это был цветок глицинии.
- Всячески прошу вас о любезности… - над головами пронесся голос, и все закончилось. В тихой ночной тьме шевелился лишь похожий на шелк туман.
Сэймей прижимал к алым губам сжатый в белых пальцах правой руки цветок глицинии. Он тихо улыбался.

7

Вечер следующего дня. Под воротами Расёмон стоят четыре человека. Тонкие иголки дождя мягко сыплются из темного неба.
Сэймей, Хиромаса, и еще один мужчина и одна девушка стоят под дождем. Мужчина – воин по имени Касима но Такацугу. На боку у него длинный меч, в левой руке лук, а в правой он сжимает несколько стрел. Это храбрец, который года два назад из этого лука и этими стрелами застрелил появившуюся во дворце кошку-чудовище. Девушка – Тамагуса. Большеглазая и горбоносая, красивая девушка лет 18 – 19.
Сэймей разве что без саке, а так в том же виде, что и прошлым вечером. И Хиромаса одет так же, как вчера, но только без лука и стрел.
Над головами этих четверых играет бива. Они молча слушают музыку. Наконец, бива замолчала.
- Я ждал с нетерпением! – слетел сверху на головы голос. Голос был тот же, что вчера, но в нем звучали ноты нескрываемой радости.
- Как договаривались, - сказал Хиромаса.
- А мужчина один поменялся, да?
- Да. Сэмимару не пошел. А мы не знаем, будешь ли ты действовать по договору или нет, если мы не все сделаем как договаривались. Вот и попросили прийти другого человека.
- Понятно…
- Итак, мы передаем тебе девушку, так что давай сюда бива.
- Женщину вперед, - сказал голос. Сверху витками спустилась веревка. – Дайте ухватиться за нее женщине, я подниму ее наверх. И когда удостоверюсь, что нет ошибки, сразу же спущу вам бива.
- Ладно, - Хиромаса вышел вперед вместе с девушкой. Она ухватилась за веревку, и когда она ухватилась, веревка пошла вверх. Девушка поднялась наверх и исчезла из виду. И через миг:
- О! – раздался голос, - Сýриа! – голос дрожал от радости. – Точно, эта женщина. – И скоро прошуршало, и сверху спустилось нечто черное, обвязанное веревкой. Хиромаса отвязал веревку.
- Гэнсё! – Хиромаса с бива, обладавшей палисандровой верхней декой, вернулся туда, где стояли двое, и показал бива Гэнсё Сэймею.
В этот момент с вершины Расёмон раздался отвратительный голос - наполненный болью вой раненного зверя.
- Обман! – звериный вопль, шум возни. Вслед за этим раздался леденящий душу женский крик, и тут же прервался. Смешавшись, звуки достигли земли.
Прошумело, как будто из маленькой кадки льется вода и падает на землю.
Теплый сырой запах разнесся в ночном воздухе. Запах крови.
- Тамагуса! – Сэймей, Хиромаса, Такацугу закричали одновременно и кинулись под ворота. Там виднелось черное пятно. В свете поднесенного факела это оказалась красная кровь. Сверху доносились хруст и чавканье, от которых волосы по всему телу вставали дыбом.
С глухим звуком что-то шлепнулось вниз: окровавленная белая женская рука, на которой еще оставались пальцы.
- Все пропало! – закричал Такацугу.
- Что произошло? – Хиромаса схватил Такацугу за плечо.
- Тамагуса промахнулась.
- Что!?
- Должно быть, она пыталась перерезать шею чудовищу ножом, который осветил против духов монах с горы Эйсан, и, похоже, промахнулась… - говоря это, Такацугу наложил стрелу на лук. – Тамагуса – моя младшая сестра! Это мы сами с ней вместе решили так сделать. Чтоб мою сестру, да с моего согласия насиловало чудовище – это же позор до следующих перерождений!
- Как же… - начал говорить Хиромаса, но в это время с ворот Расёмон вихрем взвилась зеленая молния и повисла в темном небе. Такацугу натянул лук и отправил стрелу в самую середину сияния. Раздался звук, похожий на собачий лай, и молния упала вниз.
Встал абсолютно нагой мужчина чужеземного вида, цвета черного, с длинным носом. На тощей груди выпирают ребра. Два сверкающих злобой глаза вперились в троих людей. Разрывая края губ, выглядывают клыки. Во рту закушена женская рука. От крови женщины и от собственной крови все вокруг рта красно. Тело от пояса вниз покрыто звериной шерстью, и ноги – звериные. И из этой звериной шерсти в небо торчит мужской корень. Из головы, словно рог, растет глубоко воткнувшаяся стрела. Самый настоящий демон.
И этот демон льет кровавые слезы.
Сглотнув, демон проглотил руку, которую держал в зубах. Несчастные глаза, наполненные злобой и ненавистью, смотрят на людей.
Такацугу снова ударил стрелой. Стрела снова вошла в голову демона.
- Нет! – Сэймей закричал, и в этот миг демон прыгнул. Налетев на собиравшегося пустить следующую стрелу Такацугу, он клыками разорвал ему горло. Такацугу упал на спину, стрела улетела в темное небо. Демон печальными глазами посмотрел на оставшихся двоих.
Хиромаса вытащил из ножен меч.
- Замри, Хиромаса! – сказал демон.
- Замри, Масанари! – добавил еще, повернувшись к Сэймею.
Хиромаса как вытащил меч, в той же позе стал недвижим.
- Горе… - надтреснутым голосом прошептал демон. Со свистом из его губ вылетело страшное зеленое пламя. – О горе, горе… - на каждое слово изо рта демона вырывались вспышки зеленого пламени и растворялись во тьме.
Лицо Хиромасы покрылось испариной. В правой руке меч, в левой – сжимает Гэнсё, и как ни пытается, не может двинуться.
- Сожру ваше мясо и уйду с Гэнсё! – сказал демон, и тут.
- А мяса то я тебе не дам, – сказал Сэймей. Он холодно улыбался.
Сэймей небрежно шагнул вперед и вынул меч из руки Хиромасы.
- Ты обманул меня, Масанари! – сказал демон, а Сэймей только смеется, не отвечая. Ведь если тебя позовут по имени, пусть и это имя и ложное, а ты отзовешься, то попадешь под заклятие. Прошлой ночью Хиромаса сказал свое настоящее имя, и более того, ответил, когда его позвали по имени, поэтому он попал под заклятие. А Сэймей сказал ложное имя.
У демона шерсть стала дыбом.
- Замри, Кандата! – сказал Сэймей. Так, со вздыбленной шерстью, демон – Кандата - и стал недвижим. Сэймей небрежно воткнул меч в живот Кандаты и повернул. Выплеснулось море крови. Сэймей достал из живота Кандаты нечто в крови и ошметках мяса. Это была живая собачья голова. Она, громко клацая клыками, попыталась вцепиться в Сэймея.
- А ты и правда был собакой… - пробормотал Сэймей. – Вот оно, истинное тело демона. Похоже, что демонский дух Кандаты вселился в найденную им где-то умирающую собаку… - И он еще не кончил говорить, а неподвижное тело Кандаты начало меняться.
Изменяются черты лица, зарастают шерстью. То, что выглядело лицом, оказалось собачьим задом. В этот зад были воткнуты две стрелы.
Раз – и тело Хиромасы обрело свободу.
- Сэймей! – громко вскричал он. Голос его дрожал.
Кривое ссохшееся собачье тело покатилось по земле, где до этого момента стоял Кандата, и только окровавленная собачья голова шевелилась в руках Сэймея.
- Гэнсё сюда, - сказал Сэймей, и Хиромаса подошел, прижимая к себе бива.
- В этот раз пусть переселится в неживое существо, в это бива. - Сэймей взял собачью голову правой рукой, а левую выставил прямо перед нею. Щелкнув клыками, собачья голова вцепилась в его руку. В этот момент Сэймей отпустил правую руку, и ею прикрыл оба глаза собаки. Глубоко вгрызшаяся в руку Сэймея собачья голова не упала.
- Положи, пожалуйста, Гэнсё на землю, - сказал Сэймей, и Хиромаса положил бива на землю.
Присев на корточки, Сэймей положил грызущую его руку собачью голову на Гэнсё.
Из прокушенной левой руки Сэймея льется кровь.
Он внимательно взглянул сверху на собачью голову.
- Эй, ты, - ласковым голосом сказал Сэймей собачьей голове, - Как же хорошо ты играл! – прошептал он, и медленно отпустил руку, закрывавшую глаза собаке. Собачьи глаза остались закрыты. Сэймей вынул левую руку из клыков. Текла кровь.
- Сэймей… - сказал Хиромаса.
- Кандата переселился в бива.
- Ты заколдовал?
- Да, - прошептал Сэймей.
- Теми словами, что ли?
- А ты не знаешь, Хиромаса? Нет более действенного заклинания, чем добрые слова. А была бы это женщина, было бы еще действеннее! – сказал Сэймей, и на губах его появилась легкая улыбка. Это лицо пристально разглядывал Хиромаса.
- Странный ты человек… - сказал Хиромаса.
Собачья голова, лежавшая на Гэнсё, успела превратиться в кости. В старый, пожелтевший собачий череп.
«И эта Гэнсё стала как живое существо. Если на ней играли неумело, сердилась и переставала звучать, или если ее оставляли покрываться пылью, тоже сердилась, и переставала играть – такое поведение стали за нею замечать. Однажды во дворце был пожар, и хотя ее никто не выносил, бива Гэнсё сама вышла и была в саду. Такие вот странные вещи рассказывают».
(«Рассказы о древности». Свиток 24. Рассказ двадцать четвертый, о том, как бива, по имени Гэнсё, была похищена демоном).

к содержанию